диалог кабанихи и тихона после смерти екатерины
10-11 класс
|
или монолог кабанихи после смерти екатерины
Явление седьмое.
Кабанов (бросается к Катерине). Катя! Катя!
Кабанова. Полно! Об ней и плакать-то грех!
Кабанов. Маменька, вы ее погубили! вы, вы, вы...
Кабанова. Что ты? Аль себя не помнишь! Забыл, с кем говоришь!
Кабанов. Вы ее погубили! Вы! Вы!
Кабанова (сыну). Ну, я с тобой дома поговорю. (Низко кланяется народу.) Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!
Все кланяются.
Кабанов. Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться! (Падает на труп жены.)
о чем они поговорят дома?
Другие вопросы из категории
в 1 действии и в 4 действии.
Тоесть сравнить какая она была в 1 действии и какая стала в 4.
Мб кто-то читал?=(
Читайте также
Гончаров словами «поэты задели его за живое»? Выскажите свое отношение к Обломову, Штольцу, Ильинской, Пшеницыной ( на выбор двух героев) Почему Обломов отказывается от последней встречи с Ольгой? Проведите сравнительный анализ жизни Обломова на Гороховой, в доме Пшеницыной и воспоминаний Ильи Ильича об Обломовке. С каким известным вам литературным персонажем можно сравнить Обломова при первом знакомстве? Почему для Штольца духовная смерть Обломова наступила раньше физической?
помогите, не идет... на 1-3 более менее ответил, мне главное 7-9
А) Кабаниха
Б) Тихон
В) Борис
Г) Феклуша
Помогите, пожалуйста. В густом тонкоствольном осиннике я увидел серый в два обхвата пень. Пень этот сторожили выводки опят с рябоватыми шершавыми шляпками. На срезе пня мягкою шапкою лежал линялый мох, украшенный тремя или четырьмя кисточками брусники. И здесь же ютились хиленькие всходы елочек. У них было всего по две-три лапки и мелкая, но очень колючая хвоя. А на кончиках лапок все-таки поблескивали росинки смолы и виднелись пупырышки завязей будущих лапок. Однако завязи были так малы и сами елочки так слабосильны, что им уже и не справиться было с трудной борьбой за жизнь и продолжать рост. Тот, кто не растет, умирает! — таков закон жизни. Этим елочкам предстояло умереть, едва-едва народившись. Здесь можно было прорасти. Но нельзя выжить. Я сел возле пенька и заметил, что одна из елочек заметно отличается от остальных, она стояла бодро и осанисто посреди пня. В заметно потемневшей хвое, в тоненьком смолистом стволике, в бойко взъерошенной вершинке чувствовались какая-то уверенность и вроде бы даже вызов. Я запустил пальцы под волглую шапку мха, приподнял ее и улыбнулся: «Вот оно в чем дело!» Эта елочка ловко устроилась на пеньке. Она веером развернула липкие ниточки корешков, а главный корешок белым шильцем впился в середину пня. Мелкие корешки сосали влагу из мха, и потому он был такой линялый, а корешок центровой ввинчивался в пень, добывая пропитание. Елочка долго и трудно будет сверлить пень корешком, пока доберется до земли. Еще несколько лет она будет в деревянной рубашке пня, расти из самого сердца того, кто, возможно, был ее родителем и кто даже после смерти своей хранил и вскармливал дитя. И когда от пня останется лишь одна труха и сотрутся следы его с земли, там, в глубине, еще долго будут преть корни родительницы-ели, отдавая молодому деревцу последние соки, сберегая для него капельки влаги, упавшие с травинок и листьев земляники, согревая его в стужу остатным теплым дыханием прошедшей жизни. Когда мне становится невыносимо больно от воспоминаний, а они не покидают, да и никогда, наверное, не покинут тех, кто прошел войну, когда снова и снова передо мной встают те, кто пал на поле боя, а ведь были среди них ребята, которые не успели еще и жизни-то как следует увидеть, ни полюбить, ни насладиться радостями мирскими и даже досыта поесть, — я думаю о елочке, которая растет в лесу на пне. (В. П. Астафьев)