По-моему ответов тут нет!

Там парус тонет, как в дыму,
А волны в злобе постоянной
Бегут к прибрежью моему.

Из них одной, избранной мною,
Навстречу пристально гляжу
И за грядой ее крутою
До камня влажного слежу.

К ней чайка плавная спустилась, —
Не дрогнет острое крыло.
Но вот громада докатилась,
Тяжеловесна, как стекло;

Плеснула в каменную стену,
Вот звонко грянет на плиту —
А уж подкинутую пену
Разбрызнул ветер на лету.

Очень нужно((

война и мир.
Срочно...
1.Кто такой Апатыч?
2.Как фамилия купца у которго остановился Болконский?
3.Кто сказал "Ну и пускай такой-то обокрал государчтво и царя,а государство и царь..."(найдешь строчку,продлжишь,я их не лописывала,не успевала)?
4.Кто предлагал Марье остаться в имении французов?
5.Почему богучаровские крестьяне не хотели уезжать из Москвы?
6.Кто кому"Поверь мне,что ежели бы что зависило от распоряжения штабов...№
7.Кто?"Сражение выигрывает тот,кто решил выиграть"
8.Кто?"Шахматы расставлены,игра начнется...."
9.Кто такая Малаша?
10.Кто"когда было решено сдать Москву...."(Там по-моему Кутузов,так что точно я не записывала,а просто ответила сразу)
11.Кто?"Нет,теперь они оставят это,теперь они ужаснуться...."

как я присоседился к мальчикам. Месяц взошел наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была всё так же великолепна, как и прежде... Но уже склонились к темному краю земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе; всё совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает всё только к утру: всё спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, — в нем снова как будто разливалась сырость... Недолги летние ночи!.. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями... Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы... Сладкое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту. Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. Всё стало видно, хотя смутно видно, кругом. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, запотели листья, кое-где стали раздаваться живые звуки, голоса́, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею. Тело мое ответило ему легкой, веселой дрожью. Я проворно встал и подошел к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг тлеющего костра; один Павел приподнялся до половины и пристально поглядел на меня.

раскрывается характер Пугачёва?

– Где же вожатый? – спросил я у Савельича.
«Здесь, ваше благородие», – отвечал мне голос сверху. Я взглянул на
полати и увидел чёрную бороду и два сверкающие глаза. «Что, брат,
прозяб?» – «Как не прозябнуть в одном худеньком армяке! Был тулуп, да что
греха таить? заложил вечор у целовальника: мороз показался не велик». В эту
минуту хозяин вошёл с кипящим самоваром; я предложил вожатому нашему
чашку чаю; мужик слез с полатей. Наружность его показалась мне
замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч.
В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и
бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское.
Волоса были обстрижены в кружок; на нём был оборванный армяк и
татарские шаровары. Я поднёс ему чашку чаю; он отведал и поморщился.
«Ваше благородие, сделайте мне такую милость, – прикажите поднести
стакан вина; чай не наше казацкое питьё». Я с охотой исполнил его желание.
Хозяин вынул из ставца штоф и стакан, подошёл к нему и, взглянув ему в
лицо: «Эхе, – сказал он, – опять ты в нашем краю! Отколе бог принёс?»
Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал,
конопли клевал; швырнула бабушка камушком – да мимо. Ну, а что ваши?»
– Да что наши! – отвечал хозяин, продолжая иносказательный
разговор. – Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях,
черти на погосте.
«Молчи, дядя, – возразил мой бродяга, – будет дождик, будут и грибки;
а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор
за спину: лесничий ходит. Ваше благородие! за ваше здоровье!» При сих
словах он взял стакан, перекрестился и выпил одним духом. Потом
поклонился мне и воротился на полати.
Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора; но после
уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что
усмирённого после бунта 1772 года. Савельич слушал с видом большого
неудовольствия. Он посматривал с подозрением то на хозяина, то на
вожатого. Постоялый двор, или, по-тамошнему, умёт, находился в стороне, в
степи, далече от всякого селения, и очень походил на разбойническую
пристань. Но делать было нечего. Нельзя было и подумать о продолжении

пути. Беспокойство Савельича очень меня забавляло. Между тем я
расположился ночевать и лёг на лавку. Савельич решился убраться на печь;
хозяин лег на полу. Скоро вся изба захрапела, и я заснул как убитый.
Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утихла.
Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи.
Лошади были запряжены. Я расплатился с хозяином, который взял с нас
такую умеренную плату, что даже Савельич с ним не заспорил и не стал
торговаться по своему обыкновению, и вчерашние подозрения изгладились
совершенно из головы его. Я позвал вожатого, благодарил за оказанную
помощь и велел Савельичу дать ему полтину на водку. Савельич нахмурился.
«Полтину на водку! – сказал он, – за что это? За то, что ты же изволил
подвезти его к постоялому двору? Воля твоя, сударь: нет у нас лишних
полтин. Всякому давать на водку, так самому скоро придётся голодать». Я не
мог спорить с Савельичем. Деньги, по моему обещанию, находились в
полном его распоряжении. Мне было досадно, однако ж, что не мог
отблагодарить человека, выручившего меня если не из беды, то, по крайней
мере из очень неприятного положения. «Хорошо, – сказал я хладнокровно, –
если не хочешь дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья. Он
одет слишком легко. Дай ему мой заячий тулуп».
– Помилуй, батюшка Пётр Андреич! – сказал Савельич. – Зачем ему
твой заячий тулуп? Он его пропьёт, собака, в первом кабаке.
– Это, старинушка, уж не твоя печаль, – сказал мой бродяга, – пропью
ли я или нет. Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то
барская воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться.
– Бога ты не боишься, разбойник! – отвечал ему Савельич сердитым
голосом. – Ты видишь, что дитя ещё не смыслит, а ты и рад его обобрать,
простоты его ради. Зачем тебе барский тулупчик? Ты и не напялишь его на
свои окаянные плечища.
– Прошу не умничать, – сказал я своему дядьке, – сейчас неси сюда
тулуп.
– Господи Владыко! – простонал мой Савельич. – Заячий тулуп почти
новешенький! и добро бы кому, а то пьянице оголелому!
Однако заячий тулуп явился. Мужичок тут же стал его примеривать.
В самом деле тулуп, из которого успел и я вырасти, был немножко для него
узок. Однако он кое-как умудрился и надел его, распоров по швам. Савельич
чуть не завыл, услышав, как нитки затрещали. Бродяга был чрезвычайно
доволен моим подарком. Он проводил меня до кибитки и сказал с низким
поклоном: «Спасибо, ваше благородие! Награди вас Господь за вашу
добродетель. Век не забуду ваших милостей». Он пошёл в свою сторону, а я
отправился далее, не обращая внимания на досаду Савельича, и скоро
позабыл о вчерашней вьюге, о своём вожатом и о заячьем тулупе.
(А.С. Пушкин, «Капитанская дочка»). Пожалуйста)

рельса в гору деловито спешила омерзительная серая крыса. Я поискал подходящий камень, чтобы шарахнуть им по зверюге. Я бросился сгонять проклятую крысу с рельсов. Так начался незабываемый бег. Впереди мчалась перепуганная тварь. За крысой, крича что- то в роде «Кыш!» и хлопая в ладоши, летел я.