самый счастливый и самый мучительный день обломова

" Недоросль"-Фонфизин
" Капитанская дочка" Пушкин

Со дня прибытия в Баку Пухову стало навсегда хорошо. Вставал он рано, осматривал зарю, вышки, слушал гудок парохода и думал кое о чем. Иногда он вспоминал свою умершую от преждевременного износа жену и немного грустил, но напрасно.
Однажды он шел из Баку на промысел. Он заночевал у Шарикова. К тому брат из плена вернулся, и было угощение. Ночь только что кончилась. Несмотря на бесконечное пространство, в мире было уютно в этот ранний чистый час, и Пухов шагал, наливаясь какой-то прелестью. Гулко и долго гудел дальний нефтеперегонный завод, распуская ночную смену.
Весь свет переживал утро, и каждый человек знал про это происшествие: кто явно торжествуя, кто бурча от смутного сновидения.
Нечаянное сочувствие к людям, одиноко работавшим против вещества всего мира, прояснялось в заросшей жизнью душе Пухова. Революция -- как раз лучшая судьба для людей, верней ничего не придумаешь. Это было трудно, резко и сразу легко, как нарождение.
Во второй раз -- после молодости -- Пухов снова увидел роскошь жизни и неистовство смелой природы, неимоверной в тишине и в действии.
Пухов шел с удовольствием, чувствуя, как и давно, родственность всех тел к своему телу. Он постепенно догадывался о самом важном и мучительном. Он даже остановился, опустив глаза,-- нечаянное в душе возвратилось к нему. Отчаянная природа перешла в людей и в смелость революции. Вот где таилось для него сомнение.
Душевная чужбина оставила Пухова на том месте, где он стоял, и он узнал теплоту родины, будто вернулся к детской матери от ненужной жены. Он тронулся по своей линии к буровой скважине, легко превозмогая опустевшее счастливое тело.
Пухов сам не знал -- не то он таял, не то рождался.
Свет и теплота утра напряглись над миром и постепенно превращались в силу человека.
В машинном сарае Пухова встретил машинист, ожидавший смены. Он слегка подремывал и каждую минуту терял себя в дебрях сна и возвращался оттуда.
Газ двигателя Пухов вобрал в себя, как благоухание, чувствуя свою жизнь во всю глубину -- до сокровенного пульса.
-- Хорошее утро!-- сказал он машинисту.
Тот потянулся, вышел наружу и равнодушно освидетельствовал:
-- Революционное вполне.

монологом Печорина, героя романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего
времени». В чём сходство и различия внутреннего мира Алеко и Печорина?
Послушайте, Максим Максимыч, – отвечал он, – у меня несчастный
характер; воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не
знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не
менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение – только дело в том,
что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки
родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно
достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом
пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся
в светских красавиц и был любим, – но их любовь только раздражала моё
воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать,
учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не
зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава –
удача, и чтоб добиться её, надо только быть ловким. Тогда мне стало
скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей
жизни. Я надеялся, что скука не живёт под чеченскими пулями – напрасно:
через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право,
обращал больше внимание на комаров, – и мне стало скучнее прежнего,
потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу
в своём доме, когда в первый раз, держа её на коленях, целовал её чёрные
локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной
судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной
барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как
и кокетство другой. Если вы хотите, я её ещё люблю, я ей благодарен за
несколько минут довольно сладких, я за неё отдам жизнь, – только мне с нею
скучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень
достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена
светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к
печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится
пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только
будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави Боже! – поеду
в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге! По
крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с
помощью бурь и дурных дорог.