как можно по другому назвать раздел жили были придумайте несколько варианто
10-11 класс
|
всегда говорили начало сказки жили были придумать что то ни как
Другие вопросы из категории
текстов:художественный,учубный,научно-популярный
Читайте также
Блока.
Помогите,пойдет ли такое сочинение....
Если нет,то как можно написать?
Действие «Двенадцати» происходит на фоне разгулявшейся природной стихии: «завивает ветер белый снежок», «свищет ветер», «порхает снег», «пылит пурга», «ветер, ветер — на всем божьем свете!», «ра¬зыгралась чтой-то вьюга». Образы ветра и метели имеют в поэме символическое значение. Они знамену¬ют собой историческую бурю событий.
В первой главе предстают представители старого мира: буржуй, писатель-ви¬тия, товарищ поп, барыня в каракуле. Все они враж¬дебно настроены к революции.
Со всеми представителями старого мира природная стихия обходится безжалостно: сбивает с ног, рвет одежду, толкает в сугроб, и это тоже символично.
Двенадцать красногвардейцев — представители и ярые защитники нового строя. С одной стороны, они стоят на защите правого дела, с другой, почувствовав свободу, творят зло и без¬законие.
Такая вседозволенность оборачивается убийством Катьки. Поведение красногвардейцев поэт объясняет тем, что они вышли из старого мира, воспитывались и росли в его недрах, а потому не могут сразу преодолеть накопленный за долгие годы негатив.
В заключительной главе возникает образ Иисуса Христа.Одни полагают, что присутствие Христа — свидетель¬ство того, что сам Бог не только на стороне револю¬ции, но и во главе ее. Они указывали на связь назва¬ния поэмы с легендой о двенадцати апостолах, учени¬ках Иисуса, шедших за ним. Другие называют такие утверждения святотатством и в доказательство при¬водят неоднократно употребленную в поэме фразу «Эх, эх, без креста!»
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь братец!» И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф»… все это я написал.Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это сорок тысяч.Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?Хлестаков. Да, это мое сочинение.Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича.(Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто'ит… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…
Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.
Мне даже на пакетах пишут: «ваше превосходительство». Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, — нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь — просто черт возьми! После видят, нечего делать, — ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? — я спрашиваю. «Иван Александрович ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже… «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как прохожу через департамент, — просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.
Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам.» Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш…
В приведённой выше сцене Хлестаков самозабвенно лжёт. Почему он это делает?
он предчувствовал, что с каждым днем оно будет становиться все больше и больше. Стало быть, напрасно он, бывало, зимою в Петербурге по целым дням просиживал над новейшими сочинениями; напрасно прислушивался к разговорам молодых людей; напрасно радовался, когда ему удавалось вставить и свое слово в их кипучие речи. "Брат говорит, что мы правы, -- думал он, -- и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется, что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами... Молодость? Нет: не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?" Николай Петрович потупил голову и провел рукой по лицу. "Но отвергать поэзию? -- подумал он опять, -- не сочувствовать художеству, природе?.." И он посмотрел кругом, как бы желая понять, как можно не сочувствовать природе. Уже вечерело; солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада: тень от нее без конца тянулась через неподвижные поля. Мужичок ехал рысцой на белой лошадке по темной узкой дорожке вдоль самой рощи; он весь был ясно виден, весь, до заплаты на плече, даром что ехал в тени; приятно-отчетливо мелькали ноги лошадки. Солнечные лучи с своей стороны забирались в рощу и, пробиваясь сквозь чащу, обливали стволы осин таким теплым светом, что они становились похожи на стволы сосен, а листва их почти синела и над нею поднималось бледно-голубое небо, чуть обрумяненное зарей. Ласточки летали высоко; ветер совсем замер; запоздалые пчелы лениво и сонливо жужжали в цветах сирени; мошки толклись столбом над одинокою, далеко протянутою веткою. "Как хорошо, Боже мой!" -- подумал Николай Петрович, и любимые стихи пришли было ему на уста; он вспомнил Аркадия, Stoff und Kraft -- и умолк, но продолжал сидеть, продолжал предаваться горестной и отрадной игре одиноких дум. Он любил помечтать; деревенская жизнь развила в нем эту способность. Давно ли он так же мечтал, поджидая сына на постоялом дворике, а с тех пор уже произошла перемена, уже определились, тогда еще неясные, отношения... и как!
С1. Сформулируйте главную идею фрагмента и кратко прокомментируйте высказывание критика: "Базаров все-таки побежден; побежден не лицами и не случайностями жизни, но самой идеей это жизни".
Гобсцека, 3)какова жизненная философия Гобсцека? Можно ли его назвать скрягой?